За два дня было изготовлено несколько тысяч таких листков, решительно ничем не отличавшихся от подлинных. Их прилепляли к домам и заборам, раскидывали по улицам, целыми пачками оставляли на прилавках базара. Несколько штук почтой послали в адрес гестапо… Идея гауптгатурмфюрера Ханке была безнадежно скомпрометирована. О каком контроле теперь могла идти речь, когда каждый домовладелец мог вписать в листок, какие валялись повсюду, кого угодно! Гитлеровцам не оставалось ничего иного, как немедленно отменить новый порядок регистрации населения. Карьере гауптштурмфюрера Ханке пришел конец. Эсэсовца постигла печальная участь его предшественников: он был снят с должности и отправлен на Восточный фронт. Разведчики отряда могли спокойно пользоваться своими квартирами.
ГЛАВА 13
Все чаще и чаще в последнее время Кузнецов думал об этом человеке. Фон Ортель. Штурмбаннфюрер СС. Впрочем, иногда он появляется в городе и в обычной пехотной форме с витыми майорскими погонами. Еще тогда, на вечеринке у Лидии Лисовской, когда они встретились впервые, в груди у Николая Ивановича словно включил кто-то сигнал опасности. Лишь они двое в тот вечер оставались трезвыми, хотя (Кузнецов это знал точно) фон Ортель и напивался порой целеустремленно и настойчиво до полного беспамятства, словно стремился укрыться в пьяном забытье от чего-то.
Но такое случалось с фон Ортелем редко, по лишь ему одному ведомым поводам, а так обычно он едва прикасался к рюмке.
Что делает в Ровно этот внешне всегда невозмутимый, с манерами хорошо воспитанного человека эсэсовский офицер? У него незаурядный ум – это Кузнецов понял уже после первых десяти минут, в общем-то, довольно тривиального разговора. Он не сомневался, что фон Ортель разведчик, и не из мелких. И опирался в этом выводе отнюдь не на одну только интуицию. Честолюбив, умен, наблюдателен, смел (на мундире фон Ортеля красовались ленточки довольно высоких наград) – такому, конечно, вряд ли по душе сугубо тыловая карьера, но и передовая для таких тоже не самое привлекательное место на земле. Каратель? Тоже непохоже. Слишком хитер, «грязную» работу такие обычно препоручают другим.
В среде общих знакомых никто не знал, где служит фон Ортель, кому он подчинен, как вообще попал в Ровно и чем здесь занимается. На Дойчештрассе у него было нечто вроде конторы, но вывеска на здании утверждала, что здесь размещается… частная зуболечебница. Из разговоров с другими офицерам Кузнецов уяснил, что фон Ортель, не занимая вроде бы никакого официального поста, держится, однако, с местными властями абсолютно независимо и пользуется в гестапо и СД большим влиянием. И денег у него было всегда много, больше, чем полагалось бы по жалованью.
Пауль («тезка»!) Ортель был высок, крепко сбит и подтянут. Его негустые темные волосы разделял безукоризненный косой пробор. Под хорошо очерченными бровями умно и настороженно смотрели светлые, чуть прищуренные глаза.
От тех офицеров вермахта и СС, с которыми Кузнецов познакомился за год, фон Ортель выгодно отличался кругозором, эрудицией, остроумием. Прекрасно знал литературу и разбирался в музыке.
Был он еще молод – слишком молод для звания штурмбаннфюрера СС, которое, видимо, мог получить лишь за какие-то особые заслуги: в двадцать восемь лет получить витые погоны иным путем было, конечно, никак нельзя.
Год жизни во вражеском окружении многому научил Кузнецова, в том числе разбираться в характерах врагов, с которыми его сталкивали теперь повседневные обстоятельства. Это было необходимо, без этого умения все его многочисленные связи и знакомства ровным счетом ничего бы не стоили.
Поначалу все немецкие офицеры и чиновники казались ему словно сшитыми но одной колодке – самодовольными, ограниченными, жестокими, фанатично убежденными в своем превосходстве над всем и всеми, но в то же время слепо подчиняющимися воле фюрера и приказам любого начальства.
Однако Кузнецов никогда не забывал, что среди всех этих лейтенантов, капитанов, майоров обязательно должны быть люди, понимающие преступный характер развязанной Гитлером войны. Но он понимал и то, что для таких людей Пауль Зиберт, удачно окопавшийся в тылу обер-лейтенант с двумя «Железными крестами» и большими деньгами сомнительного происхождения, – человек опасный, от которого лучше держаться подальше. Таких офицеров в вермахте, конечно, было немного, но все-таки они были, во всяком случае, лично он, Николай Кузнецов, одного такого в Ровно встретил и нашел в его лице надежного и полезного помощника.
Офицеров старшего поколения подкупала почтительность – но без заискивания – обер-лейтенанта Зиберта, его искренний, живой интерес к их рассказам о былых сражениях под Марной и в Мазурских болотах. Офицерской молодежи импонировала его репутация боевого офицера, подкрепленная двумя крестами и почетным знаком за ранение. Некоторые офицеры из оккупационных учреждений знали, что Зиберт земляк и давний знакомый самого рейхскомиссара Коха (в чем Кузнецов их, конечно, не разубеждал). Наконец, всем его знакомым нравились его щедрость, умение в любое время суток добыть настоящий коньяк и деликатесы, всегдашняя готовность одолжить по-товарищески сотню марок.
За год Пауль Зиберт стал своим человеком в различных слоях ровенского офицерства и чиновничества, знал его движущие пружины, хорошо разбирался в настроениях, побуждениях и интригах каждого из своих многочисленных приятелей.
Первым по-настоящему крепким орешком для него оказался лишь штурмбаннфюрер фон Ортель. Между тем интерес Зиберта к эсэсовцу возрастал день ото дня. Особенно после одного весьма примечательного случая.
Как-то в присутствии Зиберта штурмбаннфюрер подозвал в ресторане человека, судя по внешности и одежде, из местных, и заговорил с ним на… чистейшем русском языке (до этого он ни разу не упоминал, что знает русский). Кузнецов внимательно слушал, стараясь ничем не выдать, что понимает. И вынужден был признать, что, заговори фон Ортелъ с ним, скажем, на улице Мамина-Сибиряка в Свердловске, он бы никогда не подумал, что имеет дело с иностранцем. Эсэсовец владел русским языком ничуть не хуже, чем он, Кузнецов, немецким.
Разговор был недолгим – несколько минут, довольно пустячным, потом штурмбаннфюрер отпустил собеседника.
– Откуда вы так хорошо знаете русский? – задавая этот вопрос, первый за всю историю их знакомства, Кузнецов ничем не рисковал: даже человеку, не знающему языка, было бы очевидно, что фон Ортель объяснялся со своим собеседником совершенно свободно.
– Давно им занимаюсь, дорогой Зиберт. А вы что-нибудь поняли?
– Два-три слова. Я знаю лишь несколько десятков самых нужных готовых фраз – по военному разговорнику.
Фон Ортель понимающе кивнул.
– Хотя и не люблю этого делать, но могу похвастаться, что владею русским, как родным. Ручаюсь, что ни один Иван не отличит меня от своего компатриота. Имел случай в том не раз убедиться. Разумеется, когда на мне нет этой формы…
Штурмбаннфюрер весело захохотал, а Кузнецов с ненавистью в душе покосился на серебряные молнии в петлице эсэсовского мундира.
Внезапно оборвав смех, фон Ортель продолжал:
– Мне кажется, Пауль, что вы принадлежите к той категории людей, которые умеют хранить и свои и чужие секреты. Так уж и быть, признаюсь вам, что мой русский отнюдь не плод еженощных бдений над учебниками, хотя, конечно, не обошлось и без того. И имел случай, уж не знаю, считать ли это везением или наоборот, перед войной два года прожить в Москве.
– И чем же вы там занимались?
– О! Чем я мог заниматься там?! Конечно же, помогал большевикам строить социализм. – И фон Ортель снова рассмеялся.
– Понимаю… – протянул Кузнецов и с чисто окопной непосредственностью спросил прямо, точно рассчитав меру наивности в интонации: – Значит, вы разведчик?
– Не старайтесь выглядеть вежливым, мой друг, – назидательно проговорил фон Ортель, – ведь про себя вы употребили совсем другое слово – шпион. Не так ли?